Профессор Московского университета

26 ноября 1917 года по старому стилю (9 декабря по новому) в семействе Василия Емельяновича и Елены Васильевны Фоминых родился пятый ребенок. Назвали его Сергеем.

…Спустя много лет, незадолго до своей смерти, Елена Васильевна написала воспоминания — отдельно каждому из своих детей — об их рождении и раннем детстве. Вот что писала Елена Васильевна.

В 1917 году ей исполнилось 39 лет. У них с Василием Емельяновичем было уже четверо детей — три дочери и сын, самый младший — девятилетний Володя. И она считала, что больше детей у нее быть не могло. И вдруг она снова почувствовала себя матерью.

Шла война, и конца ей не было видно. Свершилась Февральская революция. Наступили трудные времена. Домработница и кухарка стали пропадать на революционных митингах, а потом и вовсе исчезли. Приходилось привыкать ко многому, выстаивать большие очереди в хлебной лавке, убирать, готовить, стирать. Цены повышались, деньги обесценивались, накопления рухнули, будущее представлялось безысходным.

«Какие дети, Леля, ты сошла с ума! Посмотри, что творится кругом. У тебя четверо на руках, о них подумай!» — так говорили ей подруги.

Но никогда, ни одного мгновения она не колебалась — оставлять, не оставлять. Верила — родится мальчик, и будет любить она его особенной, «последней любовью». Но мужу — до поры до времени  — решила ничего не говорить.

Летом случилось ужасное несчастье  — пожар в лаборатории Василия Емельяновича. Василий Емельянович был по профессии биологом (его узкой специальностью была гистология). Василий Емельянович преподавал в Московском университете, а в своей лаборатории занимался научными изысканиями. В тот год он заканчивал работу над докторской диссертацией. Необходимые эксперименты были уже завершены, и почти написан текст самой диссертационной работы. И вот случился пожар.

Сгорело все дотла. Произошло это ночью, а последним уходил из лаборатории Василий Емельянович. Что послужило причиной пожара, так и осталось невыясненным, но Василий Емельянович чувствовал виноватым себя. Для него это был страшный, непоправимый удар. Он не помнил, как добрался до дому после того, как побывал на пожарище. А дома он лег на диван в гостиной — лицом к стене, и неподвижно, без еды и питья, не откликаясь на призывы жены и детей, пролежал трое суток.

И тогда Елена Васильевна решилась открыться мужу. Она умоляла его взять себя в руки, иначе все они, и еще не рожденное дитя, погибнут.

Известие о будущем ребенке вернуло Василия Емельяновича к жизни. Он поднялся, вышел к детям, приласкал их. Вскоре он снова пошел в свой родной университет. Коллеги помогли восстановить лабораторию, и Василий Емельянович начал заново писать свою диссертацию.

А в ноябре все свершилось, как загадала Елена Васильевна: родился сын, и она отдала ему свое сердце, свою любовь и всю свою нежность.

Когда ребенку исполнилось два месяца, в семье произошло знаменательное событие: Василий Емельянович защитил докторскую диссертацию. Защита прошла успешно. Она давала ему право на получение профессорского звания.

Василий Емельянович вернулся домой окрыленный. Вместе с женой он тут же направился в детскую, на цыпочках подошел к колыбели спящего сына и над его изголовьем шепотом произнес такую речь. «Ну вот, — сказал он, — у твоего отца сегодня торжественный день. Он стал профессором Московского университета. Как знать, может быть, и ты когда-нибудь станешь профессором университета. Я мечтаю об этом. »

Как изменились времена! Кто ныне мечтает о научной карьере?

… Как-то (незадолго до «перестройки») нужно мне было с городской окраины добраться до Университета. Я взял такси. Шофер попался взвинченный, нервный. Он беспрестанно матерился, проклиная всех — старух, лезших под колеса, баб за рулем, безмозглых шоферóв, дорожные ухабы… Но путь долгий — разговорились. «Вы в Университете работаете?» «Да». «Доцентом?» «Нет, профессором». «Диссертацию писали?» «Писал». «И сколько ж Вам платят?» «Пятьсот рублей». Мой собеседник презрительно усмехнулся: «А как же Вы живете на эти деньги?» Я счел за благо промолчать, и наступила пауза. Но не надолго — водитель решил сказать о себе: «Я получаю кусок и еще подрабатываю, но разве это деньги?» «Кусок — это сколько?» Он даже повернулся ко мне и с видом полнейшего презрения, смешанного с удивлением, произнес: «Тыща». Я спросил: «А сколько ж Вам надо?» Он отвечал не задумываясь: «У меня потребности скромные  — двести в день, больше не надо». «Где же взять такие деньги?» Он хмыкнул: «Если голову иметь, можно и больше». «Где, к примеру?» «Да хоть тут» — он кивнул направо (мы проезжали мимо Введенского кладбища). «Здесь и не такие деньги лежат, — продолжал он, — но я сюда не пойду». «А что так?» «Здесь пить надо по-черному и ишачить… особенно зимой». «А еще?» «С травкой можно поиграть…» «Какой травкой?» (я тогда не ведал о наркотиках). Он сморщился и перешел на «ты»: «Не знаешь, значит, и знать тебе не надо». «А если не выйдет?» «Тогда найму кого-нибудь писать диссертацию и пойду к тебе в университет в профессора», — был ответ.

Таков был престиж профессорского звания тогда, в доперестроечную пору. Примерно таков он и в наши дни. Но вернемся к героям моего рассказа.

Василий Емельянович особо не жаловал новую власть, и эта власть всерьез рассматривала вопрос о том, чтобы выслать его со всеми неугодными философами и учеными из нашей страны. Но за него заступился Дзержинский и предложил повременить со столь крутым решением. Василия Емельяновича сослали в Винницу, где ему надлежало поработать там на благо народа. И одуматься. Несколько лет Фомины жили без главы семейства. Но потом все, как говорится, обошлось: Василий Емельянович вернулся в Московский университет. Он умер своей смертью в кругу семьи.

Младший сын Фоминых — Сергей — в 1934 году поступил в Московской университет на механико-математический факультет. Он был среди лучших студентов своего курса. Увлекся топологией и стал учеником одного из самых крупных топологов своего времени — Павла Сергеевича Александрова. После окончания университета остался в аспирантуре и к лету 1941 года у него уже была готова диссертация. Когда началась война, С.В. Фомин был призван в армию. Он служил в войсках НКВД в Москве, занимаясь проблемами шифровки и дешифровки секретных данных. Вступил в партию. В 1942 года по служебным делам был командирован в Казань на несколько дней. В Казань в ту пору были эвакуированы многие ученые из Академии Наук СССР. Там начал работать диссертационный ученый совет по математике, и во время своей командировки Сергей Васильевич защитил кандидатскую диссертацию.

После окончания войны Сергей Васильевич демобилизовался и поступил на работу на физический факультет МГУ. Научные интересы его изменились, и Сергей Васильевич стал, под воздействием Андрея Николаевича Колмогорова и Израиля Моисеевича Гельфанда, заниматься теорией динамических систем. В 1951 году С.В. Фомин защитил докторскую диссертацию. А вскоре мечта Василия Емельяновича Фомина сбылась: его сын Сережа стал профессором Московского университета.

Прошло два года. Наступил сентябрь 1953 года. И случилось нечто немыслимое, невообразимое, небывалое — взбунтовался физфак! Забурлил, вышел из повиновения, встал на дыбы самый большой и самый передовой факультет Московского государственного университета. В это невозможно было поверить.

На очередной Отчетно-перевыборной конференции комсомольской организации физфака вдруг стали выступать один за другим комсомольцы с крамольными речами, с обвинениями руководства факультета и его партийного комитета в поругании университетских традиций, в изгнании из университета — под предлогом мнимой идейной неблагонадежности — крупнейших физиков того времени — Игоря Евгеньевича Тамма, Михаила Александровича Леонтовича, Льва Давидовича Ландау, в плохой организации учебного процесса и т. д. и т. п. На конференции был выдвинут проект решения, в котором работа бюро ВЛКСМ физфака признавалась неудовлетворительной и предлагалось создать комиссию по подготовке письма в Центральный комитет партии.

О дальнейшем я пишу со слов Сергея Васильевича Фомина.

В ноябре на парткоме МГУ обсуждался вопрос «О состоянии и мерах идейно-воспитательной работы на физическом факультете МГУ» там предлагалось действовать весьма круто, чтобы вырвать заразу с корнем. Чтобы провести это в жизнь, надо было заручиться единодушной поддержкой партийного коллектива. Созвали партактив, но, вместо ожидавшегося единодушия, случилось непредвиденное: несколько членов партии выступили с поддержкой студентов. Среди них был профессор Московского университета Сергей Васильевич Фомин.

В ЦК партии были направлены письма руководителей физфака. Они писали, что «в настоящее время перспективы развития физики в нашей стране находятся в большой опасности. Это связано с тем, что в результате прошедших выборов в АН СССР на ряд вакансий были избраны лица недостойные по своим деловым и политическим качествам, но зато угодные монополистической группе физиков». В другом письме некая часть «монополистической группы физиков» была названа поименно: к ней были отнесены Л.И. Мандельштам, А.Ф. Иоффе, Г.С. Ландсберг, И.Е. Тамм и Л.Д. Ландау (а среди лиц избранных в академики АН СССР были Л.А. Арцимович, Н.Н. Боголюбов, И.К. Кикоин, А.Д. Сахаров и Ю.Б. Харитон).

Письма противников «монополистической группы» дошли по адресу, но «там, наверху», руководителей факультета не поддержали: что-то начало меняться.

В истории нашей страны 1953 год ознаменован двумя крупными историческими событиями, впрочем, разного масштаба. Пятое марта 1953 года, смерть одного из самых кровавых тиранов в истории человечества, находится в ряду тех «минут роковых», что круто меняли ход нашей истории. Таких, как битва при Калке (31 мая 1223 года), с которой началось татаро-монгольское иго, куликовская битва (8 сентября 1380 года), положившая начало освобождению от этого ига, начало правления Петра I (1689 г.), его смерть (28 января 1725 г), бородинская битва (7 сентября 1812 года), положившая начало изгнанию Наполеона, 7 ноября 1917 года, смерть Ленина (21 января 1924 года), 22 июня 1941 года и 9 мая 1945 года — начало и конец Великой Отечественной войны.

Второе событие большого (но не столь, разумеется, грандиозного) масштаба свершилось 12 августа 1953 года, когда произошло первое успешное испытание «нашей» водородной бомбы. По этому поводу Игорь Васильевич Курчатов произнес свою историческую фразу: «Я поздравляю всех присутствующих. Особенно я хочу поздравить и от имени правительства выразить благодарность Андрею Дмитриевичу Сахарову за его патриотический подвиг». Среди тех, кто вместе с А.Д. Сахаровым создавали атомную, а затем водородную бомбы были Л.Д. Ландау, М.А. Леонтович, И.Е. Тамм и другие физики, изгнанные из стен Московского университета по идеологическим причинам. Оба события сделали возможным то, что произошло.

По-видимому, какие-то «верхние люди» проконсультировались с И.В. Курчатовым и другими секретными физиками, а потому руководству физфака посоветовали спустить, по возможности, дело на тормозах. Для помощи в этом деле в Отделе ЦК выделили инструктора для беседы с активом факультета, чтобы он помог умерить разбушевавшиеся страсти.

Инструктором оказался сравнительно молодой, живой, неглупый человек, не похожий на тех, с кем Сергею Васильевичу приходилось иметь дело раньше. Молодой человек старался взять не окриком, а убеждением. И почти преуспел в этом.

«Дорогие товарищи, — говорил он, — критика студентов во многом справедлива. У вас, да и вообще в нашей жизни, много недостатков. Но не забывайте: мы идем непроторенной дорогой. Мы строим новое общество. Разумеется, возможны ошибки, и не все идет так гладко, как хотелось бы. Но нельзя же забывать, чего мы достигли за тридцать шесть лет со времени свершения нашей великой Революции. Разве не видно каждому, как преобразилась наша жизнь?»

Аудитория слушала с напряженным вниманием, и все настраивались на неизбежное, хоть, возможно, и достаточно мягкое наказание виновных. И докладчик почувствовал, что аудитория склоняется в нужную сторону. Как опытный оратор он решил закончить свою речь на какой-то высокой ноте, способной поставить все на свои места.

… Когда приходится выступать перед незнакомой аудиторией, то нередко случается, что докладчик более всего следит глазами за каким-то одним слушателем, и в итоге он начинает как бы вести именно с ним личную доверительную беседу. А здесь на первом ряду прямо перед лектором сидел красивый светловолосый молодой человек в элегантном сером пиджаке с белой рубашкой апаш. Он внимательно слушал лектора и, казалось, одобрял то, что он слышал. И именно этого своего слушателя избрал лектор для нанесения последнего удара.

Желая доказать на конкретном примере, как много дала Советская власть трудящимся, лектор спросил молодого человека: «Ну, вот, к примеру, Вы. Кем Вы здесь работаете?» Молодой человек ответил, медленно выговаривая каждое слово: «Профессором Московского университета.» Это было неслыханной удачей: можно было думать, что доцентом, ассистентом, аспирантом — так молодо он выглядел, а здесь спрашиваемый находился в высшей точке профессиональной карьеры! «А кем работал Ваш отец?» Ну что можно было ожидать от профессии отца? Скорее всего крестьянин, или пролетарий, или просто мещанин… Но тем же спокойным медленным тоном, с точно той же интонацией молодой человек (а это был не кто иной, как Сергей Васильевич Фомин) произнес: «Профессором Московского университета.»

И тогда прорвалась плотина напряжения и страха и аудитория взревела, загоготала, заржала неистово, оголтело и безудержно. Все вдруг почувствовали какое-то освобождение, а бедный оратор стоял в полной растерянности перед этой захваченной вдруг нахлынувшей волной смеха аудиторией, постепенно осознавая, что все его усилия пошли прахом.

Вот чем все это закончилось. По поручению ЦК КПСС была создана комиссия под председательством министра Среднего машиностроения СССР В.А. Малышева (тоже знаковая фигура), в которую, помимо сотрудников аппарата ЦК, вошли академики И.В. Курчатов, А.Н. Несмеянов, ректор МГУ И.Г. Петровский и первый зам. министра культуры С.В. Кафтанов. В соответствии с постановлением Секретариата ЦК произошла замена декана, наиболее одиозные профессора физфака были уволены из МГУ. Л.Д. Ландау, М.А.  Леонтович, И.Е. Тамм и некоторые другие выдающиеся физики стали преподавать в Московском университете. Во всем этом чувствовалось знамение времени, времени надежд, времени нашей юности.

А среди песчинок, которые сделали возможным перевесить чашу весов, было присутствие на партактиве физического факультета МГУ Сергея Васильевича Фомина — профессора Московского университета и сына профессора Московского университета.