Памяти Юрия Любимова

Только что ушёл Юрий Любимов. Не мне о нём писать? Наверное… Я не видел почти ни одного его спектакля, я виделся с ним не более 5 раз в жизни, едва ли сказал несколько слов (точно не предложений). Области, в которых он творил (при всей их широте и огромности), практически не пересекаются с районами, где живу я и мои близкие знакомые. И тем не менее мне почему-то захотелось записать три истории — как дань его памяти. Все они датируются очень узким интервалом — 1997–98 года.

1

Первая произошла на вечере, посвящённом памяти Александра Галича (в Большой аудитории Политехнического музея, думаю, что это было 19.12.1997, но, может быть, и 18.10.1998). Вечер готовила, собирала, вела Нина Крейтнер. На сцене сменяли друг друга знающие, думающие, остро чувствующие люди, много — непривычно много — говорил брат Галича знаменитый кинооператор Валерий Аркадьевич Гинзбург (мне и сейчас кажется, что это было последнее его крупное выступление перед широкой аудиторией). Но речь не о том.

Я (с 1–2 приятелями) помогал на том вечере Нине Георгиевне в разной черновой работе за сценой — стиля «принеси-подай-отнеси», «добудьте кофе человеку», «где мои сигареты» и тп

Но, конечно, при этом невольно видишь большинство участников чуть дольше, чем только на сцене.

И вот — самое начало того вечера. Наверное, оно было назначено на 19 часов, так что в 19:10 немаленький зал уже переполнен и уже давно пора начинать. А у Нины Георгиевны что-то ещё внутренне не до конца готово, она всеми правдами и неправдами как-то оттягивает свой первый в этом вечере выход на сцену. И вот примерно в 19:10–19:15 она как бы разрешает нам (подчиняется) буквально с усилием выдавить её из пространства за занавесом в свет софитов. Зал приветствует, Н.Г. принимает знаки внимания, поднимает руку, тишина… Ещё пауза.

И вдруг, чуть опустив голову, намеренно тихо она произносит:

— Я знаю, что я должна. И я знаю ЧТО я должна. Но я не могу. Я прошу Вас, …, помочь мне начать сегодняшний вечер. (имя–отчество и мы тогда из-за сцены не расслышали, а она показала жестом в зал, видимо…)

Аплодисменты. А мы видим, как Нина помогает пожилому человеку подниматься по ступенькам лестницы на сцену (они там крутые и довольно высокие), человек довольно крупный, и первое, что мы видим, — огромные цветные клетки на его пиджаке: желтые, зеленые, красные, синие (причем не самых спокойных оттенков). Когда этот человек выходит к микрофону, мы видим Юрия Петровича Любимова и начинаем слышать его голос, его интонации, его моноспектакль, связывающий десятки лет русской литературы с десятками лет театра и с сотнями глаз в зале.

А Нина Георгиевна возьмёт (невесть как найденный за сценой или принесённый кем-то по её просьбе) фотоаппарат и почти с начала до конца этого выступления будет лежать у края сцены, делая снимки то сцены, то зрителей.

Вот так и стоит у меня в глазах картина этого начала вечера — глыба Юрия Петровича, царящая во всех смыслах над этой сценой, над этим вечером, над этим залом (но, конечно, не над участниками этого вечера и не над теми людьми, о которых он говорил, включая Галича) и лежащую у края сцены (несколько вдалеке от него, даже так, чтобы он ее, скорее, не замечал) деловую, энергичную женщину в строгом костюме, которая держала в голове (да и в сердце) все нити этого вечера, и обрабатывала в те секунды десятки запросов, нюансов смысла, возможностей и желания сказать что-то еще несказанное. Но тут — залегшую в роли фоторепортёра у ног мастера.

2

Это сцены, которые я видел своими глазами в телевизоре (возможно, что 27.10.1998) в трансляции вечера столетия русского драматического театра.

Я пришел не к началу этой трансляции и смотрел отнюдь не всё. Вот фрагмент того вечера.

Передо мной огромная открытая широкая театральная сцена перед полным залом зрителей-участников-гостей. Правая треть сцены уже похожа на театральное кафе, стоят столики, сидят люди; ощущение, что на столах есть что попить и что поесть. За одним из первых столов виден, например, сидящий (уже очень усталый и уже не очень здоровый, к сожалению) Олег Ефремов.

Левая треть сцены — ложа президиума. Там официально и чинно. Кто-то сидит или стоит. Кто-то туда входит в строгом костюме и жанре почти казенном. Середина сцены — всё ещё довольно большая — место основного действия. Туда, сменяя друг друга, вот уже больше 2 часов выходят активные участники этого действа: кто-то по-одному, кто-то вдвоём-втроём, а иногда — и существенной частью труппы. Там читают стихи, поют песни, ставят фрагменты спектаклей, разыгрывают кусочки театральных капустников — и все это непрерывно.

И вот я вижу, как к этому центральному микрофону выходит один человек, смотрящийся как-то даже сиротливо и немного одиноко в огромном пространстве между президиумом и кафе, между полом и высоким потолком зала. Он начинает очень тихо говорить и вдруг в зале смолкает всё и все, слушая его негромкий голос. Режиссёр Анатолий Александрович Васильев говорит примерно так:

— Сегодня в день столетия русского драматического театра нельзя не вспомнить человека, который был с ним связан почти полвека настолько, что он сам и был русским драматическим театром, и многие в этом зале считают себя его учениками. Я прошу выйти на сцену учеников Анатолия Васильевича Эфроса, чтобы вместе со мной почтить его память.

А.А. взмахнул рукой и за его спиной во весь гигантский задник сцены откуда- то сверху медленно опустился огромный портрет Анатолия Эфроса.

Зал замер, зал оцепенел. Я слышу в телевизоре эту звенящую тишину ожидания, непонятности, неожиданности. И вот через несколько секунд я вижу, как в этом напряжённом, молчащем зале по центральному проходу (как по узкой линии между двумя высокими и темными стенами) медленным и тяжелым, но уверенным шагом идёт один человек… в цветном пиджаке в яркую клетку: жёлтую, зелёную красную… И мне уже не надо видеть лица, не надо ждать, когда он обернётся к залу, выйдя на сцену — через несколько секунд над этой немой, изумленной, застывшей ситуацией останутся на огромной сцене только трое: А.А.  и Ю.П.  у микрофона и Эфрос на портрете сзади. Это продлится всего несколько секунд. Но эти секунды запоминаются! Даже тем, кто знает историю театра не так слабо, как я.

А через полминуты зал (и сцена) очнётся — и ещё совсем скоро на сцене уже больше сотни человек, включая Олега Николаевича Ефремова (которому, мне кажется, даже уже помогали выйти и встать, но решение-то принимал он!)

Анатолий Александрович скажет еще две фразы.

— Давайте все вместе почтим память Анатолия Васильевича минутой молчания.

И, конечно, тут уже встанет и весь зал!

— Спасибо, прошу садится!

А. Васильев незаметно взмахнул рукой, портрет пошёл в свои выси, он еле заметно поклонился (портрету? залу? Любимову?) и ушёл со сцены.

Вечер вернулся в мир капустников, шуток, театральных импровизаций…

3

Третью — совсем коротенькую — зарисовку знаю «по рассказам очевидцев». На следующее утро (скорее всего, 28.10.1998) отпевали Валерия Аркадьевича Гинзбурга (его не стало 23 октября 1998). Отпевали в небольшом храме в центре Москвы. Машины приехали сильно раньше ожидавшегося времени. Церковь только-только открыли, даже и священник ещё не подошёл, предстояло ожидание назначенного времени. И вот люди, зашедшие первыми в храм, обнаружили, что внутри уже есть люди — в незаметном боковом приделе сидели и тихо беседовали друг с другом два человека: Анатолий Васильев и Юрий Любимов.

О чём они разговаривали, конечно, никто не знает. Но между второй и третьей сценой моего рассказа — не более 11 часов. Юрию Петровичу тогда было уже за восемьдесят лет.

 

А теперь его не стало. И мне думается, что около него было не три, а три тысячи таких историй.

Но я пытался записать то, что запомнилось мне, и, может быть, известно не всем…

Виталий Арнольд
vitar@mccme.ru
10.10.2014

 

Видимо, к этому тексту необходимы по меньшей мере два пояснения:
(пока второй пишу совсем со слов, надо будет уточнить и поставить источники)

  1. Валерий Аркадьевич Гинзбург (16.02.1925–23.10.1998) — кинооператор, получивший за свои труды много престижных наград (от фестивальных до Гос. премии РСФСР (1967) и звания “Народный артист России” (1998), которое крайне редко давали за операторский труд). Почти всю жизнь до последних дней проработал на студии им. Горького.

    Был оператором фильмов, например, у Т. Лиознововой («Им покоряется небо»), В. Шукшина («Живёт такой парень», «Странные люди»), А. Аскольдова («Комиссар») и многих других. Подробнее см. www.russiancinema.ru

     

  2. К случаю с Анатолием Эфросом

    В начале 1967-го Эфрос был отстранён от руководства театром Ленком. Обиженные на него артисты сыграли не последнюю роль в его отставке, Юрий Завадский, Олег Ефремов и Юрий Любимов пытались бороться за Эфроса, но безуспешно.

    В 1967–84 А.В. работал в театре на Малой Бронной — за 17 лет работы создал ряд спектаклей, ставших классикой советского театра. Вынужденный уход А.В. из этого театра был крайне болезненным и для него, и для театра.

    В 1984 году Эфрос был назначен главным режиссёром Театра на Таганке (вместо лишённого в то время гражданства СССР Юрия Любимова). В сложной ситуации, когда коллектив «Таганки» пытался бороться за своего художественного руководителя, согласие Эфроса возглавить театр многими было воспринято крайне негативно: Любимов обвинил своего преемника в пренебрежении корпоративной этикой, расценил его согласие возглавить театр как почти предательство.

    В ноябре 1986 года театр гастролировал в Польше, где обсуждали спектакли Эфроса, при этом резко осуждался его приход в Театр на Таганке. Психологическое и эмоциональное напряжение на фоне разраставшегося конфликта могло быть косвенной причиной инфаркта А.В., повлекшего его смерть (13.01.1987).