В августе 91-го

Это — слегка дополненная редакция.

11 августа 1991 года. Это тёплое, солнечное утро я^[1] встретил в приподнятом настроении, хотя и с ощущением лёгкого мандража. Впервые в жизни предстоял выезд из СССР. И сразу —в США. Да ещё больше, чем на неделю —обратные билеты были на 19-е августа… (Нынешней молодёжи не понять, что такое было выехать из СССР, хотя, конечно, в 91-м году это было уже в сотни раз проще, чем при всевластии коммунистов, но и в сотни раз сложнее, чем в демократической России, всего лишь год спустя).

Итак, стою вот перед зеркалом, бреюсь и думаю: «А хорошо, всё-таки, что возвращаться предстоит именно 19-го, в понедельник. Уж если они (руководство СССР) и начнут переворот, то сделают это наверняка в ночь с пятницы на субботу или с субботы на воскресенье. Ну не полные же они идиоты, чтобы начинать переворот в ночь на понедельник, когда люди уже вернутся с дач в город и их реакция будет особенно жёсткой». Забегая вперёд, отмечу, что в этом я сильно ошибся, и они таки оказались именно что полными идиотами и начали переворот именно в ночь на понедельник. А вот в главном, в ожидании переворота ошибки не было.

Дело в том, что к этой грани партийно-государственное руководство СССР подходило в 1991 году уже пару раз. Но что-то не сложилось…

Перескочим через семь дней.

18 августа, рейс «Аэрофлота» Нью-Йорк — Москва с промежуточной посадкой в ирландском аэропорту «Шеннон» (позднее он "прославился" как место, где Б.Ельцин "проспал" государственный визит).

Накануне, отвечая на вопрос одного из американских собеседников, возможен ли в СССР переворот, я, зная, что уже воскресенье и все спокойно, уверенно ответил, что в ближайшее время его не будет (прав, ох как прав был «папаша Мюллер», — трудно иметь дело с непрофессионалами. Добавлю только, что с глупыми профессионалами дело иметь ещё труднее).

В упомянутый «Шеннон» самолёт прилетел около 6 утра по московскому времени 19 августа.

Я забрался в телефонную будку (такого чуда как мобильные телефоны в то время у нас и в помине не существовало) названивать в Москву, чтобы проверить, будет ли меня встречать машина. В это время А.Музыкантский и С.Трубе, с которыми я вместе участвовал в конференции по внедрению цифровых технологий в муниципальное управление, пошли осматривать аэровокзал с его телеэкранами.

Дозвониться никак не удавалось, что меня ничуть не обеспокоило и не насторожило: качество советской телефонии было таково, что я всегда твердил: «Следующую войну мы проиграем из-за связи» (что, кстати, подтвердилось позднее во время 1-й чеченской кампании»).

Подошли Музыкантский и Трубе (здесь и далее диалоги цитирую, разумеется, по памяти):

МиТ: Ну что, летим или остаемся?

Я (ни о чём не подозревая и воспринимая вопрос как шутку): Остаёмся, вот сейчас всё бросим и останемся.

МиТ: Ты что, не знаешь? В Москве — переворот!

Я: Да, всё уже давно перевернули.

МиТ: Да мы серьёзно, идём к телевизору.

До меня, как до верблюда, стало потихоньку доходить, что ребята вовсе не шутят. Подошли к телеэкрану и — уппс… Танки, БТРы, грузовики с солдатами — и всё в реальном времени, в реальной Москве. Картина — нереальная.

Началось лихорадочное совещание — что делать. Мы никак не могли придти к единому мнению, а в зале звучало всё настойчивей и потому особенно неприятно: «Пассажиры Музыкантский, Савостьянов, Трубе, срочно пройдите на посадку».

Наконец решаем: отсиживаться в кустах — последнее дело, наше место — в Москве, рядом с нашими товарищами. Настает время решающей схватки и как же там без нас (шутка, но лишь частично шутка).

В самолёте, по договорённости с экипажем поочерёдно запираемся в туалете и сжигаем записные книжки (начитались про шпионов, понимаешь). Что интересно, в глазах окружающих — сочувствие и никакого злорадства.

А потом вдруг приходит понимание: если путч (ярлык придумал я) всерьёз, то граница закрыта, в Союз нас не пустят и будет ещё достаточно времени, чтобы принять осмысленное решение. А если в Союз нас пустят, то путч — опереточный и дольше нескольких дней канитель не протянется, и чего тогда особенно бояться.

В Союз влетели, подлетаем к Шереметьево-2. Всматриваемся изо всех глаз и … ничего необычного не видим. Ни машин, ни танков — ничего настораживающего.

Погранконтроль проходим обычным порядком (если честно — не совсем обычным: шли-то через VIP-зал. А как же, новая номенклатура демократической закваски).

Первые, кого мы видим на родной земле — наши жёны (Юля Савостьянова и Мила Музыкантская) как и не могло не быть — вполне зарёванные. Тут же — мой друг, а теперь полноправный гражданин США Герман Рылов, наши водители, в том числе — мой, В.Пряхин (я ведь уже сказал — новая номенклатура).

Первый вопрос: работает ли телефон в машине? Все телефоны работают, никто никому не мешает. Всё это успокаивает — путч и в самом деле опереточный. Дети с моими родителями едут с дачи в Москву. Это тоже успокаивает. Можно все передать Герману. Это человек блестящего интеллекта и совершенно порядочный и надёжный. Не подведёт.

Садимся в машины и едем в Москву. Уже около 11 утра движение оживлённое. Но тут следует сделать оговорку. Машин тогда в Москве было раз в 6-7 меньше, чем сейчас. Поэтому хотя военная техника и создаёт определённые проблемы, пробок не видно.

Для начала заехали в гостиницу «Минск». Встретились там с Е.Примаковым и Э.Шеварнадзе. Узнали, хотя и с определёнными оговорками главное: М.Горбачёв в этой затее не участвует, может быть, даже осуждает её. Это определяет правовую сторону дела: действия гкчп абсолютно незаконны, это — уголовные преступники, узурпаторы, это — банда заговорщиков.

По дороге узнаём новости. Мэра Москвы Гавриила Попова в Москве нет — отдыхает в Киргизии. На хозяйстве — Юрий Лужков. У Белого Дома на Краснопресненской набережной (резиденция Президента Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (sic!)) собираются десятки тысяч москвичей для защиты своей власти. Только что с одного из танков, подошедших к Белому Дому, выступил всенародно избранный Президент РСФСР Б. Ельцин, объявивший путчистов вне закона и призвавший к сопротивлению действиям гкчп и защите законной власти. Факт изоляции законного Президента СССР М.Горбачёва заговорщиками подтверждается, что ещё больше ухудшает их (путчистов) положение.

Приехали на работу, в Красный Дом на Тверской — бывшую резиденцию московского Генерал-губернатора, при коммунистах — Моссовет, а теперь — и Моссовет и Мэрию Москвы одновременно.

Собираемся в кабинете у Лужкова вырабатывать предложения по тактике действий. Эти предложения надо потом согласовать с Белым Домом, чтобы действовать в унисон.

Главные соображения:

1. Ни в коем случае не провоцировать войска на применение силы. Наоборот, обеспечивать им безопасность, питание (по возможности — горячее), вести разъяснительную работу. Этим должны заниматься депутаты, активисты «Демократической России», все желающие москвичи, ну и, конечно, работники продовольственных служб города во главе с В.Карнауховым.
2. Использовать все имеющиеся возможности для работы с руководителями силовых структур для изоляции гкчп, недопущения силовых акций, постепенного перетягивания этих руководителей на свою сторону.
3. Использовать все имеющиеся возможности для международной изоляции гкчп-истов, разъясняя ситуацию работникам диппредставительств и зарубежной прессы.
4. Для поддержания духа защитников демократии организовать строительство баррикад с привлечением возможностей городского строительного комплекса (В.Ресин) и столичного общественного транспорта (А.Пешков).
Как можно активнее выводить народ на улицу, оказывая нарастающее политическое давление на гкчп.

В разгар совещания в кабинет Ю.Лужкова входит дежурный по приёмной и говорит, что к зданию подошла танковая колонна и ее командир добивается встречи с Лужковым. Вошедший генерал-майор^[2] представляется и говорит о том, что колонна прибыла на охрану Моссовета. «А ты мне тут на … не нужен со своей охраной, — говорит Лужков, — В Москве и так полный порядок. Так что разворачивайтесь и у…те отсюда». «Есть» — отвечает командир, разворачивается и … уходит «исполнять приказание». Через несколько минут уходит и колонна танков. Этот эпизод хорошо характеризует общий раздрай, непонимание ситуации, неопределённость целей и стремление подстраховаться на всякий случай, не проявляя излишнего рвения, столь характерные для всех тех, кто помимо собственной воли был вовлечён в авантюру гкчп.

Главную роль в сопротивлении ГКЧП играл, конечно же, Б.Ельцин со своим окружением (Г.Бурбулис, Р.Хасбулатов, А.Коржаков и др.). Нам же, обитателям Красного Дома, выпадают задачи менее масштабные, но всё-таки немаловажные: город должен нормально жить и работать (в условиях существовавшей в те годы системы централизованного административного снабжения, заменявшей систему обычной розничной торговли это было особенно важно и трудно), а изложенные выше пункты должны исподволь выполняться в части, зависящей от нас.

Характерной чертой Моссовета (так по традиции москвичи чаще называли Красный дом) был нервический ажиотаж сотен депутатов (в Моссовете того времени было около 450 депутатов), активистов демократического движения и просто тянувшихся сюда москвичей.

Кто-то постоянно прибегал с сообщениями о новых армейских колоннах (иногда реальных, а чаще вымышленных). Кто-то предлагал новые заявления или митинги. В общем параллельно существовали среда постоянной рутинной работы и среда предчувствия гражданской войны.

Вместе с А.Соколовым набросали схему размещения баррикад, создание которых было обеспечено строительными блоками, автобусами и троллейбусами.

Вечером с В.Шахновским поехали в а/п «Домодедово встречать прилетавшего из Фрунзе (Бишкека) избранного совсем недавно Мэра Москвы Г.Попова и потом все вместе отправились в Белый Дом. По дороге ещё раз обратили внимание на отсутствие каких-либо режимных мер, столь свойственных заявляемому «чрезвычайному положению». И снова, теперь уже вместе с Г.Поповым обсуждали, как это всё же неумело. Но понимали и то, что в своем неумении организаторы могут совсем потерять голову и пойти на кровопролитие, которое неизбежно кончится их провалом, но горюшка много может принести.

Высказал опасение, что если гкчп-исты догадаются организовать по своей партийной линии митинг в поддержку своих действий, то пусть силком, пусть по разнарядке, но они смогут вывести на улицу немало людей и это позволит им если не перехватить политическую инициативу, то во всяком случае значительно укрепить дух привлечённых военнослужащих и обеспечить некоторую моральную поддержку возможных силовых акций.

Попов со злым сарказмом сказал, что если бы они могли работать с людьми и не бояться ″улицы″, у них был бы ″свой″ Президент РСФСР, и они до сих пор владели бы большинством в советах

Собравшиеся у Белого Дома люди показались мне живым воплощением того возвышенного и героического, которое так часто проявляется у народов в эпохи великих перемен.

Самоотверженность и боль за судьбу своего народа, отвага и бескорыстие, ощущение подлинного братства — вот что было характерно для подавляющего большинства стоявших под дождём людей.

Сегодня совершенно очевидно, что главное, что мы потеряли за прошедшие 15 лет — не территории, не политическое влияние, не киловатты и тонны производимой продукции.

Главная наша потеря этих лет — вера и энтузиазм людей, свергнувших в том уже далёком, из прошлого века году самый преступный в истории режим.

Глядя на этих Людей, нельзя было не понять, на чьей стороне будет победа. Наверное, когда протест народа против власти становится таким решительным и непреклонным, но в то же время спокойным и свободным от истерик, власть обречена.

Вид собравшихся производил особенно сильное впечатление на фоне трясущихся (в прямом смысле) от страха руководителей гкчп: вся страна наблюдала пресс-конференцию испуганных и пьяных недотёп, заваривших кашу и не способных её съесть. А уж когда Т.Малкина из «Независимой», кажется, газеты в лоб спросила их, осознают ли они себя государственными преступниками, эти «вожди» растерялись настолько, что сидевшие в этот момент у телевизора мы покатились от хохота.

Г.Попов закончил свою беседу с Б.Ельциным и мы вернулись в Красный Дом.

Там продолжалась работа по сбору информации, но в общем-то делать было особо нечего и я поехал по ночной Москве проверять, как идёт строительство баррикад. Останавливаясь поочерёдно у каждой из них подражая традиционно-парадному стилю «нарекал» баррикады именами Крючкова, Павлова, Язова и других членов гкчп. Шутку понимали правильно — побить не пытались ни разу.

С утра вторника (20-е августа) обстановка стала ощутимо меняться. По поступавшей информации стало ясно, что до гкчп-истов доходит: инициатива ими полностью утрачена, в регионах их поддержка существует только на словах, а практически начинает подниматься волна забастовочного движения с перекрытием основных магистралей, Горбачёв всё ещё не уступает и отказывает им в легитимизации их действий, призывы Б.Ельцина и его штаба (в том числе, к силовым структурам) находят всё большую поддержку, всё большее число политических, административных, хозяйственных и военных руководителей отмежёвываются более или менее категорично от действий гкчп.

По Тверской проходит многочисленная манифестация изюминкой которой становится длиннющий, метров эдак в 30 «российский триколор», который последние два с половиной года был неофициальным флагом большинства антикоммунистических сил (меньшая их часть выступала под чёрно-бело-золотым императорским штандартом или вовсе под чёрными флагами анархо-синдикалистов).

К вечеру становится ясно, что готовится штурм Белого Дома. Кровопролитие и притом значительное становится всё более вероятным. Если бы в тот день построить график числа поступавших тревожных сигналов, можно было бы отметить резкий рост их числа, начиная с 16-17 часов. Максимума эта частота достигла что-то около 22 часов.

Понимая, что наступает решающий час, и кто его знает, как оно всё повернётся, сел в машину и поехал домой к родителям на Пречистенку — вроде бы перекусить. А на самом деле попрощаться с ними и с детьми.

Глаз резанула огромная очередь у новомодного «Макдональдса»: как обычно и бывает в эпоху революций большинство их современников не сразу их и замечает. Так и сейчас. Ты готовишься умирать за народное благо, а народу вместо этого нужен Биг-Мак. Настроение на несколько минут ухудшилось.

Поздно вечером Г.Попов и Ю.Лужков перебрались в Белый Дом — необходимо было сформировать единый центр выработки решений, к тому же и все митингующие перебрались поближе к нашей главной цитадели.

Оставшись на Тверской, сразу же пресек намерения некоторых его обитателей обзавестись хоть каким-нибудь огнестрельным оружием. Нашим главным оружием всегда были ненасильственные действия. Какие бы громадные митинги и демонстрации мы ни проводили, за все годы от наших рук не пострадал ни один сотрудник правохранительных органов. И сейчас играть в «Альенде с Ла-Монедой» было ни к чему. Позаботился об удалении из здания всех женщин. Осталась Л.Стебенкова, ставшая позднее депутатом Мосгордумы. После этого оставалось только ждать.

Часов в одиннадцать вдруг раздались звуки отдалённой стрельбы. Где стреляли, было непонятно, но получалось так, что где-то в направлении Белого Дома. Неужели начался штурм? Но стрельба совсем редкая, да и прекратилась очень быстро.

Что-то непонятное.

Но уже через несколько минут шквал звонков. Общий смысл такой, что в тоннеле под Садовым кольцом, на пересечении с Новым Арбатом группа защитников белого Дома вступила в бой с колонной техники, шедшей на Белый Дом. Есть погибшие, несколько машин сожжено.

Итак, рубеж перейдён, и «Свобода искупалась в крови героев». Сейчас всё начнётся.

Но… опять тишина. Доходит информация о том, что сотрудники группы «А» КГБ СССР, руководство Воздушно-десантных войск, Московского управления КГБ отказались исполнять команды на штурм Белого Дома. Если это на самом деле так, это уже похоже на перелом.^[3]

Около полуночи раздался гул моторов, лязг гусениц — несомненно, к Красному Дому приближалась военная техника. Через несколько секунд из-за Юрия Долгорукого показались БМП. Вдруг головная машина резко повернула направо и на полной скорости помчалась по Тверской… ПРОЧЬ ИЗ МОСКВЫ!!! Это была ПОБЕДА!!! Они отступили!!!

Под утро поехал принять душ и хоть немного поспать.

Когда вернулся на работу, застал всеобщее торжество. Новости сыпались одна за другой. Войска выведены, гкчп-исты арестованы, Горбачёв летит в Москву.

Собравшись у Г.Попова, обменялись мнениями. В городе три дня будет царить неизбежный разгул победителей. Следует с одной стороны по максимуму использовать его для закрепления результатов победы, а с другой стороны свести к минимуму неизбежный в таких случаях ущерб.

Но главное — не в этом. Для нас совершенно очевидно, что наступил исключительный по значимости и по выгодному для нас стечению обстоятельств момент, когда может быть обрушена власть кпсс, прикончен самый кровавый в истории нашей страны, а правильнее будет сказать — в истории человечества, режим.

Сейчас наступает время лихорадочной работы, направленной с одной стороны на то, чтобы «добить гадину», а с другой стороны — начать немедленное строительство новых государственных основ. А Б.Ельцин — празднует… На мой прямой вопрос: «Что можно сделать, чтобы немедленно перейти от торжеств к работе?», — Г.Попов выразительно разводит руками: похоже, что ничего тут не сделаешь.

Вечером на улицах радостное гуляние и ничего запоминающегося, кроме чехарды кадровых назначений и отставок в Минобороны, в КГБ, в МВД: М.Горбачёв пытается заменить дискредитировавших себя участием в гкчп руководителей на «своих людей» и уже на следующий день заменяет их под давлением Б.Ельцина на тех, кто от гкчп отмежевался или прямо ему противодействовал: Моисеева на Шапошникова, Шебаршина на Бакатина.

Следующий день — торжественный митинг у Белого Дома. Митинг победителей. К счастью у всех выступающих хватает ума и чувства такта, чтобы, обозначая наступление новой эпохи, не призывать к междуусобице и мести.

23 августа (для меня —
день исторический, главный день в моей жизни).

Утром Ю.Лужков и я собрались у Г.Попова для обсуждения самых злободневных тем — и рутинных, и стратегических, вытекавших из особенностей момента.

Внезапно в кабинет входит с хитрющей улыбкой В.Шахновский, управляющий делами Правительства Москвы, и протягивает Г.Попову какой-то лист. Попов читает его, хмыкает и передаёт Лужкову. Лужков читает его, хмыкает и передаёт мне. Беру лист и он оказывается письмом Г.Бурбулиса на имя М.Горбачёва о необходимости приостановки деятельности здания цк кпсс на Старой площади (см. приложение 1).

«Выполняйте, Евгений Вадимович», — ласково и весело говорит мне Попов.

И я пошёл выполнять.

Мой кабинет был напротив кабинета Попова на 2-м этаже Красного Дома. У этих кабинетов своя трагикомичная история, о которой когда-нибудь следует рассказать поподробнее. Вкратце суть в том, что они оборудовались (в том числе персональным лифтом и столовой) на деньги московского горкома кпсс для руководителя горкома Л.Зайкова и его помощника в расчёте на то, что именно Зайков станет председателем 21-го Моссовета. Ан не сложилось…

Сел за стол и быстро набросал план действий. Телефоны правительственной связи стояли на столе, что, конечно, сильно облегчило работу.

Первый звонок — начальнику городской милиции (ГУВД Москвы) генерал-майору Мырикову:

Я: Николай Степанович, здравствуйте, это Савостьянов.

М.: Здравствуйте, Евгений Вадимович.

Я.: Николай Степанович, направьте в моё распоряжение две роты ОМОНа к зданию цк кпсс на Старой площади. Старший офицер должен встретить меня на углу Ильинки и поступить в моё распоряжение. До моего приезда пусть выставят спаренные патрули у всех подъездов комплекса зданий цк кпсс.

М.: А с чем это связано, Евгений Вадимович? Чьё это распоряжение? Да у меня сейчас и сил таких в наличии нету. На весь город готова только одна рота ОМОНа.

Я.: По решению Президента СССР, генерального секретаря цк кпсс М.С.Горбачёва производится временная приостановка функционирования зданий цк на Старой площади. Мэр Москвы Г.Х.Попов поручил мне провести необходимые действия. Николай Степанович, Вы будете выполнять распоряжение Президента СССР?

М.: Конечно буду, Евгений Вадимович, только Вы покажите нашему командиру распоряжение президента.

Я.: Конечно, спасибо за помощь Николай Степанович.

Следующий звонок — начальнику Управления КГБ по г. Москве и Московской области В.М.Прилукову (про него было известно, что он активнейшим образом поддерживал действия ГКЧП, так что его пребывание в должности до 23 августа было хорошей иллюстрацией царившей неразберихи):

Я.: Здравствуйте Виталий Михайлович, это Савостьянов.

П.: Здравствуйте, Евгений Вадимович.

Я.: У меня есть поручение Мэра Москвы выполнить решение Президента СССР о закрытии комплекса зданий цк кпсс на Старой площади. Я сейчас туда выезжаю. Предупредите руководство охраны комплекса^[4], чтобы встретили и оказали всяческое содействие.

П.: Я понял.

Подождал минут 30, сел в машину и поехал, плохо себе представляя, что буду делать дальше.

На углу Ильинки меня уже встречал руководитель прибывшего подразделения ОМОНа^[5], доложивший о том, что все подъезды блокированы его сотрудниками, ожидающими дальнейших указаний. Мне показалось, что настроение у него радостное: похоже было, что и ему, старому служаке, чертовски хотелось избавиться от партийного монстра.

Подошёл рослый человек с умным симпатичным лицом и представился как руководитель охраны по линии КГБ. У этого лицо выражало смесь любопытства и иронии: примерно так смотрел бы человек, который хотел сказать, — мы, дескать, всегда успеем отвалить и вернуться, а, вот, сколько вы, ребята, тут дров наломаете?!

— Кто старший по зданию, — спросил я.

— Управляющий делами ЦК КПСС Николай Кручина.

— Проводите.

— Вы всё же покажите бумажечку.

Я предъявил всё тот же «волшебный листок», «симпатичный» хмыкнул почти так, как сделали это до него Попов и Лужков и повёл меня маршрутом, который я при своём «топографическом кретинизме», усугубившемся понятным волнением запомнить был совершенно неспособен.

Входим в кабинет. Всё как положено: ковровая дорожка, стол у противоположной торцевой стены с портретом Горбачёва, длинный стол (для разносов) параллельно стене, маленький приставной столик, за который я и уселся. Сопровождавший меня товарищ, как-то неопределённо заметив: «Вот тут к Вам, Николай Ефимович», ненавязчиво испарился.

Сидевший передо мной плотный широколицый человек лет 65-ти заметно волновался, но старался держать себя уверенно, как хозяин положения — сказывалась многолетняя привычка руководить большими коллективами, большими делами и … большими деньгами^[6].

К.: Вы по какому вопросу?

Я.: Вы знаете почерк и подпись своего руководителя?

К.: Какого?

Я.: Вашего Генерального секретаря, М.Горбачёва.

К.: Конечно, знаю.

Я.: Тогда ознакомьтесь.

Протягиваю «волшебный листок».

Н.Кручина берёт его уже заметно дрожащими руками. Долго читает. Его лицо становится сначала розовым, потом — красным, потом — багровым.

Я.: Вам всё понятно?

К.: Да.

Я.: Дайте распоряжение всем работникам очистить помещения цк. Мы возьмём его под охрану.

К.: Это невозможно. Здесь — значительные материальные ценности, секретные сведения, мы должны составить комиссию, провести инвентаризацию, передать все как положено на хранение.

Я.: Всё, что нужно мы сделаем без вас. Понадобитесь — привлечём к работе.

К.: Я не представляю, как своевременно оповестить всех работников. Вот пусть рабочий день окончится и, когда все уйдут, мы и очистим помещения.

Я.: Насколько я знаю, именно сейчас здесь ведётся уничтожение документов, говорящих о преступной деятельности кпсс. Мы, к сожалению, не закрыли вас раньше, но тянуть сейчас не будем. У вас есть радиосвязь системы гражданской обороны?

К.: Есть.

Я.: Вот и сделайте необходимое объявление.

К.: Но это невозможно. Здесь — значительные материальные ценности, секретные сведения, мы должны составить комиссию, провести инвентаризацию, передать все как положено на хранение.

И пошло переливание из пустого в порожнее. Было ясно, что идёт простое затягивание времени для решения каких-то неизвестных мне задач^[7].

В кабинет вошёл В.Шахновский, подошедший вместе с целой колонной демонстрантов, пришедших закрывать здание цк. «Сейчас подъедет Саша Музыкантский»^[8], — сказал он.

Он подсел за «мой» столик и продолжилось нудное и все более сонное препирательство по принципу «бог есть — бога нет». Меня такой ход событий вполне устраивал: было видно, что собеседник понемногу успокаивается и расслабляется. Когда стало ясно, что он уже не ожидает никаких новых сюжетов в нашем диалоге, я сильно ударил кулаком по столу перед самым его лицом и рявкнул: «Хватит дурака валять! Делай, что тебе сказано!».

Кручина «сломался». Пришлось налить ему стакан воды, чтобы он хоть немного успокоился и вызвал своего заместителя.

Им оказался бывший руководитель комсомола В.Мироненко. «Проводите их», — сказал Кручина. «Куда?» — спросил Мироненко. «Нам нужен радиоузел системы гражданской обороны, чтобы сделать объявление о закрытии зданий цк», — объяснил я.

Не могу сказать, чтобы Мироненко удивила эта новость. Похоже, о принятом решении знали в этом здании если не все, то уже очень многие. И проверили, и перепроверили.

Втроем (Шахновский, Мироненко и я) мы двинулись по, как показалось, бесконечным коридорам, куда-то спускаясь и поднимаясь.

На одной из лестниц шедший чуть позади Шахновский предложил: «Жень, давай бросим жребий, кто сделает объявление».

— Я уже бросил.

— И кто, — спросил Василий.

— Я, — ответил я.

Наконец, взлетев на лифте на какой-то 5-й этаж^[9], мы вошли в кабинет, который оказался центром «распашонки», откуда был вход направо, неведомо куда, и налево — тот самый радиоузел. Он — ах, незадача, — оказался заперт. А радист — ох, какое невезенье, — куда-то запропастился. В самой же комнате, в которую мы вошли народу было уже немало. Среди них запомнился своей активностью и стремлением поговорить ещё один бывший комсомольский вождь — В.Мишин.

Мы с Шахновским стали не столько участниками, сколько объектами небольшого митинга с криками о беззаконии, произволе, угрозами и презрительным высмеиванием.

Дав ещё немного пошуметь, я зевнул, демонстративно посмотрел на часы и сказал: «Ну вот, 14.15. Мне поручено арестовать всех находящихся в этом здании после 15 часов. Так что теперь ваше время пошло. А мне больше торопиться некуда».

Если бы кому-то пришло в голову в этот момент поинтересоваться, кем мне это поручено, в какой процессуальной форме мне это поручено, на каком основании мне это поручено! Конфуз был бы изрядный!.

Но нет!!! Вместо всех этих, казалось бы, естественных вопросов внезапно нашёлся радист и при нём ключи.

Как-то даже суетливо радист показал мне: вот на этот стульчик садитесь, вот на эту кнопочку нажмите, вот в этот микрофончик скажите.

И тут я испугался: как же я сяду в лужу, если сейчас от волнения у меня в горле пересохнет так сильно, что не смогу и слова сказать. Осрамиться в такой исторический момент!

Но всё-таки сажусь, нажимаю, говорю. Бог миловал, голос оказался в порядке, пришлось только позаботиться о том, чтобы моя манера говорить очень тихо не проявилась в эти минуты.

Сказанное помню очень отчётливо, словно это было вчера:

Внимание, внимание!
Говорит радиоузел гражданской обороны комплекса зданий цк кпсс!
В соответствии с решением Президента СССР, Генерального секретаря цк кпсс Михаила Сергеевича Горбачёва
и на основании распоряжения Мэра Москвы Гавриила Харитоновича Попова сегодня 23 августа 1991 года с 15 часов прекращается работа в зданиях цк кпсс.
Все находящиеся в зданиях должны покинуть их не позднее 15 часов.
Лица, оставшиеся в здании после этого времени, будут арестованы.

Нажимаю кнопку. ВСЁ!!! Уф, вроде бы вышло, как по писанному. И дались мне эти аресты. Хотя с другой стороны иначе ни на кого мои призывы не подействуют.

Сзади кто-то осторожно потрогал за рукав. Оборачиваюсь — Мироненко.

— А Вы не могли бы повторить тоже самое ещё раз, но только представиться.
А то непонятно, кто делает такое заявление, — просит он.

— С огромным удовольствием.

И действительно, если бы не Мироненко, природная скромность не позволила бы запечатлеть себя в истории.

Снова нажимаю кнопочку и повторяю:

Внимание, внимание! Говорит радиоузел гражданской обороны комплекса зданий цк кпсс!
У микрофона Генеральный директор Департамента Мэра Москвы Евгений Савостьянов.
В соответствии с решением Президента СССР, Генерального секретаря цк кпсс Михаила Сергеевича Горбачёва
и на основании распоряжения Мэра Москвы Гавриила Харитоновича Попова
сегодня 23 августа 1991 года с 15 часов прекращается работа в зданиях цк кпсс.
Все находящиеся в зданиях должны покинуть их не позднее 15 часов.
Лица, оставшиеся в здании после этого времени, будут арестованы.

Выходим из радиорубки. В общем-то чувствую себя неожиданно спокойно. Прошу проводить нас в кабинет Кручины. Придя туда, застаём в кабинете А. Музыкантского. Кручина уезжает. Начинаем осваивается в роли новых хозяев, новой власти. Революция свершилась.

Через несколько минут входит Мироненко: «Ваши люди останавливают на выходе сотрудников, обыскивают их, отнимают у них вещи».

Да, это уже перебор. Выходим на улицу. Там действительно стоит толпа горожан. Действительно обыскивает. Кое-что, наверное, действительно отнимает.

Бывшего первого секретаря московского горкома КПСС Ю.Прокофьева, узнав, кто-то награждает пинком и подзатыльником. Надо все это прекращать.

«Друзья, — обращаемся к собравшимся, — не мешайте эвакуации персонала из здания. Дайте закрыть эту лавочку побыстрее и навсегда.

Люди взрываются криками радости и … возмущения: «Так они не просто уходят. Они, вон, колбасу и рыбу копчёную тащат!». (Надо знать, чем в 1991 году были колбаса и копчёная рыба. Коммунисты привели всю огромную и богатейшую в мире ресурсами страну к преддверию тотального голода. Уже не первый год прилавки магазинов были пусты. В мясных и рыбных торговых рядах на лотках красовались пластмассовые танки. Я всё шутил: «Вот наглядная реализация принципа «Пушки вместо масла»).

Однако больше выходящим из здания никто не мешает.

Прошу подъехать депутата Моссовета Сашу Соколова и представляю его сотрудникам охраны как нового коменданта здания. Задачи — обеспечить опечатывание помещений, охрану зданий, постепенную ревизию содержимого. Договариваемся с Музыкантским, что для предания Соколову хоть какой-то легитимности, решение о его назначении будет оформлено распоряжением Префекта Центрального округа.

Начинаем первичный обход помещений и на 6-м этаже встречаем одного из наиболее известных людей в московском Правительстве — Е.И.Быстрова. Вместе с группой сотрудников он быстренько сворачивает то, что он назвал узлом специальной секретной связи Генерального секретаря^[10].

В коридорах порванные листы бумаги, на некоторых дверях оторваны ручки, кое-где сорваны и унесены телефонные аппараты. Шкафы распахнуты, вещи разбросаны в полном беспорядке. Налицо все признаки панического бегства^[11].

Мы не заметили, как пролетел целый день. Вышли из здания и сразу угодили на площадь Дзержинского (Лубянскую), где радостные и разъярённые люди собрались возле опустевшего постамента памятника Дзержинскому, а больше — памятника лагерному режиму для целого народа.

Сумятица, пение под гитару. Выступления. Позднее в тот же день казаки сносят памятник Свердлову — идеологу и организатору репрессий казачества.

Из последующих событий запомнился ночной звонок А.Соколова (с 24 на 25 августа), взволнованно сообщившего, что по зданиям кто-то ходит. Ночная поездка с женой (она сказала, что с неё хватит, и что больше меня одного она никуда не отпустит) на Старую площадь. Действительно, тайная жизнь там явно продолжалась. Но своей надёжной гвардии у нас тогда не было. Обеспечить порядок и охрану сами мы не могли.

25 августа я улетел в Швейцарию, 28-го досрочно вернулся и прямо в здании аэропорта меня встретил В.Шахновский, который сказал: «Жень, ты присядь».

— Зачем?

— Ну, ты присядь, присядь, у меня для тебя новость.

Интересно. Сажусь.

— Жень, пока тебя не было, ГХ (так мы называли Мэра Москвы Г.Х.Попова) представил тебя на должность начальника управления КГБ по Москве и области.

Можно сказать, что этой, прямо скажем, нетривиальной новостью закончились для меня по сути события Великой Демократической Революции 1991 года.

А работа на Лубянке началась 6 сентября. Но это был уже иной, но тоже потрясающе интересный период.

PS: Уже спустя много лет я нашёл ответ на интересовавший меня вопрос, почему хорошо образованный Г.Бурбулис написал записку на имя М.Горбачёва столь корявым почерком. Оказывается, этот текст был надиктован Бурбулисом по телефону охраннику Б.Ельцина А.Коржакову и памятная записка была написана последним (сам Бурбулис никак не мог попасть в Кремль). Так что в некотором смысле именно записка бывшего сотрудника 9-го ГУ КГБ СССР и резолюция Генерального секретаря цк кпсс закрыли коммунизм в России!